Козловский Данила • Поговорим о кино? [12]

Константин Хабенский: В Путине я бы сыграл "несбычу мечт" и крушение надежд
Константин Хабенский: Я не знаю, какой я
Russian LookТолько что Хабенский получил «Нику» за лучшую мужскую роль. Фильм Велединского «Географ глобус пропил» становится одной из самых титулованных российских картин, а учитель Служкин – самой звездной ролью Хабенского, который, впрочем, и так не обойден славой. Оба «Дозора», «Убойная сила», «Женская собственность» – провальных ролей у него нет, а в театре он только что показал премьеру зюскиндовского «Контрабаса», где умудряется на протяжении двух часов сложнейшего моноспектакля держать публику в неослабевающем напряжении. При этом меньше всего Хабенский похож на звезду. В нем потому и узнают себя все постсоветские мужчины, что он – даже когда играет Адмирала, в котором угадывается Колчак – словно только что шагнул на экран из нынешней мутной, нервной и неправильной жизни.

Я и есть Бивень

– Костя, во-первых, позвольте поздравить...

– Спасибо. Это все Велединский.

– А вот один чудесный артист – Смоляков, будем откровенны – говорит: перед Хабенским поставь камеру, пусть он просто ходит – и все равно будет интересно...

– Я рад, если так кажется. Но в «Географе» продуманы каждое слово, каждый поворот головы. Продумывали Велединский, я и автор романа Алексей Иванов, которому приходилось одновременно вспоминать себя двадцатипятилетнего и при этом переписывать роль на меня, почти сорокалетнего. Так что Служкин – многоступенчатая конструкция. Но когда я преподаю своим студийцам, я, пожалуй, тот же самый Бивень...

– А что значит это пресловутое «бивень»?

– Шут.

– Чем вы объясняете такой успех этой картины?

– Успех никогда нельзя объяснить, и не верьте тому, кто это пытается делать. Успех – это звезды сошлись. Если все-таки пытаться нащупать логику – это фильм, который противоположен так называемому фестивальному жанру. Фестиваль, или артхаус, – это когда предельно сложно рассказано о простом. Ну, а тут – о сложном рассказано самым простым языком, и вдобавок рискну сказать, что это фильм человечный. Для меня он весь в одной реплике. Помните, там дети прошли пороги – и Служкин вытаскивает давно не работающий мобильник и говорит вдруг: «Давно я маме не звонил...» Этого нет в романе, режиссер придумал. Но для меня в этом весь Служкин. И в том, конечно, что он не соблазнился десятиклассницей, которая ему отдается. Случись у них любовь – я был бы за него только рад. Но это было бы плохое кино.

Константин Хабенский в роли учителя Служкина в фильме "Географ глобус пропил"
kinopoisk.ru
– Мы предложили Велединскому две концепции Служкина: одна – что он Карлсон, а вторая – что подражает Христу с учениками. Вам что ближе?

– А я не вижу принципиальной разницы. Ведь и Христос воспитывает учеников, вынуждая их к человеческим, часто радикальным поступкам, и Карлсон все время ставит Малыша в такие условия, что тот вынужден взрослеть. Суть-то одна: заставить пройти порог. Пусть подставляясь. Но учитель и должен подставляться – иначе ученик никогда его не перерастет.

– Почему невозможно снять кино про современность? Она сопротивляется?

– Да бросьте. Что, «Майор» – не про современность? Просто нужна... как бы это сформулировать? Ну, какая-то определенность в понятиях. Где добро, где зло. В вымышленном мире или в историческом кино с этим проще, а когда все здесь и сейчас – поди определись. Какая-то нужна... назовем это внутренней неуступчивостью. Она у Велединского есть.

Пореченков копирует меня безупречно

– А этот ваш монолог детям, злой, про то, что им ничего не интересно, одни гаджеты... Это ведь не столько Служкин, сколько вы?

– А. Он в двух вариантах был снят. И в обоих мне не нравился. Мне все казалось, что я там недостаточно злой. Вообще вы угадали, это до известной степени мои мысли. И когда я смотрел материал, мне все казалось, что я их недостаточно вбиваю в класс...

– Мы тут искали нечто общее у всех ваших персонажей.

– Нашли?

– Раздражительность.

– А пожалуй.

– Угрюмость.

– Вот это нет. Нервность – да. Меня можно завести и даже вывести из себя, если действовать целенаправленно. Нельзя потом только сделать вид, что это получилось случайно.

– А какие ваши герои вообще на вас похожи?

– Те, которые больше всего непохожи. Объясню. Я не знаю себя, не знаю, где я. Мне все время интересно, какой я. Если по роли видно, что я сам себе удивляюсь, – тогда да, это про меня. Если я смотрюсь органично – значит, играю другого человека, с другим опытом. Не знаю, насколько у меня получилось это объяснить.

– Вполне получилось. Вот Адмирал – вполне вы.

– Там это требовалось. Обычно как? Играешь одно, думаешь другое. Но Андрей Кравчук, поставивший «Адмирала», – настаиваю, серьезный режиссер. У него надо играть Колчака и становиться Колчаком. То есть не совсем Колчаком, конечно, – не то мне пришлось бы для полного перевоплощения учить восемь языков и наживать ревматизм в ледяных водах, – но действительно становиться этим обобщенным Адмиралом. Носить корсет до кровавых мозолей на плечах. Делать обреченное дело. Я к «Адмиралу» отношусь как к очень серьезной работе – и в сериальном, полном варианте она такая и есть.

Константин Хабенский: К "Адмиралу" отношусь как к очень серьезной работе – и в сериальном, полном варианте она такая и есть
kinopoisk.ru
– А вы могли бы делать обреченное дело? Как Турбин, скажем?

– Не знаю, насколько я Турбин, но имеет смысл браться только за дела с минимальными шансами.

– Лиза Боярская рассказывала, что на площадке вы мгновенно включаетесь в работу – словно рычажок повернули. Этому учат или...

– Она так сказала? Никогда не замечал. Но вообще есть один способ сосредоточиться: включить воображение. Это действительно быстро делается, ты сразу выключаешься из жизни и попадаешь в материал. Но чтобы я мог его включить – там должен быть мир, который меня заинтересует. На худой конец жанр, в котором есть вызов. Вот за «Дозоры» я взялся только из-за жанра, в котором прежде не работал никогда. Это было фантастически интересно. Все придумывалось на месте, в абсолютном отрыве от сценария, и честь и слава Бекмамбетову, что он смог из этого собрать кино. Хорошее, кстати, кино, очень неожиданное. Спецэффекты, которые в Штатах стоили бы миллионы, делались за три копейки. На ходу выдумывались приемы – когда герой до неузнаваемости меняется, ему просто залепляют лицо снегом. Стряхнул снег – а там другой человек. Все понятия не имели, что такое «выйти из сумрака». Каждый представлял это по-своему. А наибольшее удовольствие – это было, конечно, играть с Тюниной эпизод, где мы обменивались телами.

– Отлично она вас там изображает, а это ведь трудно...

– Положим, меня не так трудно изобразить. Миша Пореченков, будучи совершенно другим по фактуре, копирует меня безупречно. А вот мне поиграть в Тюнину было очень увлекательно – я специально сидел на съемках эпизодов, где меня не было, а только она.

В «Убойной силе» я играл непрофессионала

– Можете сказать, какое у вас было амплуа в «Убойной силе»? Там же у каждого своя маска...

– Запросто. Непрофессионал. Вот Андрей Федорцов – он играет идеального профи, одного из наших консультантов, который на съемках присутствовал. А я был утвержден последним. И пробовался после изнурительного дня, после спектакля, почти ничего не соображая. Евгений Татарский, режиссер, пробовал мне что-то объяснить, потом заглянул мне в глаза – и махнул рукой. Вот я и сыграл в результате человека, который всему обучается на ходу.

– Как на вас вышел Бутусов? С него же началась ваша театральная слава...

– Не знаю, слава ли, но благодаря Бутусову во мне окончательно выстроилось и улеглось все, чему нас на курсе учил Вениамин Михайлович Фильштинский. А Юрий Николаевич сначала познакомился с Трухиным, а потом – через него – со всеми нами, учившимися на параллельном курсе. Честно сказать, я вообще до него плохо представлял, про что пьеса Беккета – делал несколько попыток дочитать ее и никогда не мог. Спектакль, конечно, веселее.

– Вам нужно жить в театре, состоять в труппе – или вы могли бы уже существовать за счет кино?

– Зарабатывать мог бы в кино, но работать надо в театре. И слава Богу, что с Олегом Табаковым мы находим общий язык. На прошлый год он меня фактически отпустил из репертуара, оставив только «Трехгрошовую оперу», но поставил условие – что в новом сезоне я вернусь с новым названием. И я принес «Контрабас».

Константин Хабенский: В "Убойной силе" я сыграл человека, который всему обучается на ходу
kinopoisk.ru
– Костя, а зачем? Ведь вы дико там выкладываетесь, там сложнейшая машинерия – стоит ли эта пьеса того?

– Безусловно, стоит, потому что она про самое главное. Про самого Зюскинда, кстати, про личную коллизию, которую каждому так или иначе приходится проходить. Иногда надо отойти в сторону, бросить дело, которое на самом деле не твое, или жизнь, которая на самом деле не твоя... А этот герой, чей монолог я играю, не сумел отойти. И в результате жизнь прошла мимо. Так что это о-го-го какая пьеса. Насчет физической изнурительности... Ну да, это не самый легкий спектакль. Но когда у тебя есть физический контакт с залом, когда вы обмениваетесь энергиями – это так тебя вычищает, прополаскивает, что потом чувствуешь себя много лучше.

– А вам случалось выздоравливать на сцене?

– Ну, это вам каждый расскажет. Вышел на сцену – болезнь осталась где-то там.

– А потом навалилась с удвоенной силой.

– Не всегда. Чаще наоборот, доброжелательность зала – если она есть – лечит все. Я и артистом стал, поймав впервые эту волну. Знаете, как я вообще оказался на сцене? Я был, что называется, ленинградский неформал.

– Ходили с крысой на плече и слушали группу «Алиса».

– «Алису» помню, крысу – нет... Но вообще мог, да. Если не было других способов обратить на себя внимание – могла быть и крыса. Невский, Казанский собор, Ротонда на Гороховой – традиционные питерские места, где все со всеми встречались. И как-то меня водоворотом этих знакомств занесло в театр «Суббота», где я работал монтировщиком декораций. Однажды мне дали там кого-то заменить, сказать со сцены одну реплику. Я сделал все безобразно, но поймал эту волну зала – и с тех пор уже ничем другим не увлекался.

– А вот Райкин говорит, что в актере главное – притягивать внимание. Вот просто он вышел на сцену, сел в углу – и все смотрят только на него.

– Это называется магнетизм, да. И это дается от природы. Но, знаете, если не работать, то как дается – так и отбирается.

У меня всегда есть второй дубль

– Костя, а вот сейчас будет довольно страшный вопрос. Вам не кажется, что если человек не играет, не пишет, не музицирует, вообще ничего не творит – то его жизнь лишена смысла?

– Не кажется, конечно. А слушать всех этих, которые играют и музицируют, кто будет? Смысл жизни человека – это вообще-то смотреть, и видеть, и понимать... то, что ему показывает Бог или театр... А без этого зрителя какой смысл во всем? Я думаю, человек и создан в качестве такого зрителя.

– Можете вы как-то объяснить вечный успех «Утиной охоты»? Пьесе сорок лет, а все смотрят, все хотят играть.

– Попробую. Во-первых, там есть гениальный центральный монолог про утиную охоту – больше Зилов почти ничего осмысленного не говорит. А во-вторых... не знаю, так ли я это сформулирую... но в этой пьесе правильно расставлены пустоты. В пьесе это главное – чтобы там были пустоты, куда зритель может встроить себя. Вы знаете, кстати, что прототип Зилова – с которого Вампилов это писал, – он был крупный, тяжелый человек, тяжело двигался, вообще был массивен во всем? А я совершенно другой. Зилов, может быть любым. И тем не менее вы будете смотреть – и понимать, что это про вас.

– Вас тяготит, что некоторые роли прилипают, вот как прилип к вам одно время Антон Городецкий? Надо же потом отдирать этот образ...

– Знаете, хуже – если вообще ничего не прилипает. Это подарок судьбы, если появилась такая роль, по которой тебя знают. Прилипло – значит получилось. А уж потом, само собой, надо пробовать новое и заново все доказывать.

Константин Хабенский: Смысл жизни человека – это вообще-то смотреть, и видеть, и понимать... то, что ему показывает Бог или театр...
kinopoisk.ru

– Вы и сказали как-то, что профессия сволочная, потому что каждый раз все доказывать заново. Интересно, вы сыну пожелали бы такую профессию?

– Ну, не вижу себя агитатором за какую-то профессию... Но вообще я ее ругать не стану. Знаете, почему? Во-первых, всегда есть второй дубль или второй спектакль, и если не вышло – ты можешь переиграть, довести до ума в процессе. Есть профессии единственной попытки – там без дубля, и это самое страшное. А во-вторых, это же не медицина, не разминирование, в конце концов... Если ты плохо сыграл – от этого никто не умирает. Так и запишите: работа лучше многих.

– После спектакля, когда наступает опустошение или, наоборот, надо успокоиться, перевести себя в обычный регистр – что вы делаете?

– Могу выпить, если очень уж трудно переключиться. Но вообще... Кто сказал, что из этого состояния надо выходить? Когда ты опустошен – это отличный шанс чем-нибудь наполниться. А когда перевозбужден – это вообще прекрасно, гораздо лучше, чем апатия...

В Путине я играл бы «несбычу мечт»

– Вам не говорили, что вы похожи иногда на Путина? Не хотелось бы его сыграть?

– Говорили и даже предлагали дважды. В одном из «Крепких орешков», в частности. Но оба раза история была плосковата. Сыграть... Я бы, если уж играть человека, облеченного супер-властью, для начала хотел Наполеона...

– На Наполеона вы не похожи.

– Серьезно? А так? (Поворачивается в профиль.)

– Блин...

– Вот. Но вообще-то, как учил наш мэтр Константин Сергеевич, играешь злого – ищи, где он добрый. И если играешь человека во власти – то, наверное, играй «несбычу мечт» и крушение надежд. На контрасте с могуществом. Вот это я и попробовал бы. Ведь там выбор какой? Или ты в какой-то момент, как римский император, бросаешь все и идешь сажать капусту... или сам становишься капустой.

– После «Бедных родственников» Лунгина было чувство, что вы можете отлично играть фарсовые роли, а предлагают совсем другое...

– Я эту недоигранность очень чувствую. Я хочу комедию. Предлагают даже. Правда, в основном глупые вещи, но я жду и знаю: обязательно что-то будет.

– Вы вообще не хотите играть в сериалах?

– Да почему! Может, лучшее, что я вообще видел за последнее время, – это сериал «Черное зеркало».

– Костя... А как вы думаете, вы красивый?

– Я? Я научился мириться со своей внешностью, и только. С лысиной, сутулостью... О мужской красоте вообще надо с женщинами говорить, я в этом ничего не понимаю. Мужская красота – это значительность какая-то. Для меня абсолютный образец в этом смысле – Олег Иванович Янковский. И он же, кстати, нравственное мерило – я мысленно прикидываю, сделал бы он то-то или не сделал...

– Хорошо, а женский идеал... актриса, в которую вы могли бы влюбиться...

– Что значит – мог бы? Я и был в детстве влюблен в Алферову.

– Вау! А в режиссуре не хотите себя попробовать?

– Пробую. Осторожно и понемногу. Вот у нас есть студия творческого развития в Казани, там преподаю я и мои друзья. И мы поставили там спектакль «Поколение Маугли», про мальчика в городских джунглях, который – в условном и довольно жутком городе – попадает в компанию таких же, как он. И начинает постепенно понимать, что главное – это родительская любовь и вообще связь с людьми... Красота снега, свобода ветра, мощь солнца и чистота дождя – все, чего лишены дети каменного мира. Кортнев написал туда отличные песни, а остальное мы с детьми придумали.

– Вам надо, чтобы дома кто-то ждал, или вы легко без этого обходитесь?

– Пока не обхожусь... и, надеюсь, никогда не буду обходиться.

– Вам не кажется, что вокруг становится заметно хуже? Что вас заставит уехать?

– Прямая угроза физического уничтожения. А насчет хуже... У нас же преимущество: нам чем хуже, тем лучше. В хорошие времена человек забывает о навыке сопротивления. А сейчас – какие напряжения! Смотри не хочу. Играть, ставить – гораздо интересней стало. Вот я и думаю: успеем мы засечь момент, когда возникнет прямая угроза? Или так увлечемся профессией, что пропустим его?

P.S. от Хабенского. «Так Дмитрий и Валерия услышали мои ответы, но не факт, что я говорил именно
http://sobesednik.ru/dmitriy-byk...nesbychu-mecht-i

Интересное интервью, но........... не моего актера. Ценю себе Костя знает, угу,угу

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
"Искусство, в сущности, отражает вовсе не жизнь, а зрителя." Оскар Уайльд