Козловский Данила • МДТ - 2 [19]. Театр, спектакли

Нашла!

Формула Додина

Лев Додин — один из самых известных российских театральных режиссеров, а за рубежом он давно уже стал символом русского театра. В его петербургском Малом драматическом театре неизменные аншлаги. После церемонии награждения «Золотой маски – 2015» зрители шутили, что в премии нужно ввести специальную номинацию «Спектакль Додина» и успокоиться. В прошлом году лучшим спектаклем большой формы признали «Коварство и любовь» Додина, а в этом — его же «Вишневый сад». Корреспондент «РР» нагло воспользовалась идеей и попыталась вывести формулу «театра Додина». Для этого она отправилась на мастер-класс режиссера в рамках девятой Летней Школы СТД России, где вопросы Додину задавали молодые актеры из 20 стран мира, а потом поговорила с режиссером с глазу на глаз

— Мастер-класс — это странное понятие. Я просто готов ответить на вопросы о том, что вас интересует. Если вопросов нет, пойдем дышать свежим воздухом, — начинает Лев Додин свой мастер-класс.

Тянется первая рука:

— Что вы считаете неверным в системе воспитания актера и что бы вы изменили?

Додин начинает что-то писать:

— А можно несколько вопросов, чтобы я мог их комбинировать?

— Как вы работаете со своими актерами, что для вас главное?

— Каких актеров хотелось бы встречать? Про кого бы вы могли сказать: «Вот актер моего театра»?

Додин отвечает:

— Это и есть актеры моего театра.

— Каким способом вы работаете с актерами над созданием спектакля?

— Не так давно вы выпустили новую редакцию «Братьев и сестер», чем отличаются современные актеры от поколения того времени?

— …того времени, — продолжает писать Додин.

— В начале репетиции есть четкая картинка финала или в процессе репетиции может поменяться спектакль?

— Понятно, да.

— Какая ваша любимая книга?

— Библия. Ну, пока хватит. На несколько вечеров. Вопросы все примерно одного цикла: что такое артист и как я это понимаю, в чем недостатки воспитания, отечественного и не только отечественного.

И Додин стал отвечать.
Про порог боли и незнание мира

Это прозвучит, может, пафосно, но я убежден, что самое важное в артисте — наличие личности и ее масштаб. Что это такое — словами всегда трудно описать. Это прежде всего нервная система, способная быть неравнодушной к окружающим. У Герцена есть выражение «порог боли». Так вот, у артиста он низкий. Когда у другого не текут слезы и не возникает гомерический смех, то у будущего артиста все это должно быть. У ребенка все есть. Но многие чувства в процессе взросления уничтожаются, это безусловно. А артист должен как можно дольше сохранять детское чувство познания мира. Постепенно мы привыкаем к тому, что обижают наших ближних, соседей, сами начинаем обижать, чувство несправедливости уходит и возникает другое — чувство национального, социального ущерба, уничтожающее сострадание. Так вот, в актере как можно дольше должно сохраняться детство.
Про глупость и талант

Для меня неотъемлемая составляющая личности — интеллект. Все разговоры о том, что артист может быть глупым, но талантливым, я не понимаю. Одаренный дурак останется дураком. Глупость победит любую одаренность.
Про образование и лень

Очень многие часто не виноваты в том, что чего-то не умеют. Мне кажется, коренные проблемы образования одинаковы во всем мире: люди не умнеют, а глупеют. Проходят четыре года, а они знают, если не меньше, чем знали, то в 90 процентах случаев не больше, чем знали. В качестве чернорабочих на сцене они годятся, а как артисты — нет. Я давал на лето своим студентам список книг и список художественной литературы. Осенью мы встречаемся, и выясняется, что «Мою жизнь в искусстве» Станиславского они до этого лета не читали… Человек по своей природе очень ленив, это свойство человека, он хочет сохранить равновесие. Я не читал «Мою жизнь в искусстве» — я в равновесии. А надо человека выбить из равновесия.
Про требовательность и профессионализм

Неполиткорректную вещь скажу: в российском театральном образовании не хватает насилия и требовательности, в образовании практически отсутствует понятие «надо», без этого нельзя. Если ты решил быть математиком, то выучи формулы. А в театре — того не можешь, этого не можешь, а играть надо. У Гете есть фраза: «Если бы сцена была шириной с цирковую проволоку, было бы меньше желающих по ней ходить». С проволоки можно свалиться, а со сцены, если ты не совсем дурак, не свалишься. Непременно найдется один критик, пара друзей, любимая девушка или любимый парень, которым ты понравишься и которые объяснят, почему ты не нравишься другим.
Про непрофессионализм и определение артиста

Сцена становится апрофессиональной. Почти на всех сценах мира все кричат и говорят так, что смысла фразы не понять! Сегодня длинно говорят редко, СМС пишут короткие. У Достоевского фраза может быть на три страницы, и артист не может понять, как начало фразы связано с концом. И что делает современный артист — говорит от точки до точки, точка становится ориентиром. Нет легато, нет длинной мысли, все одинаково долдонят. А фразу надо понять, как пишет Станиславский. Интеллект должен родить чувство, чувство должно отконтролироваться интеллектом и сделаться достоянием других. Это три этапа, которые надо пройти. Человек, который может и умеет это делать, — вот кто для меня артист. С ним я готов работать.
Про актеров и роли

Мы не вывешиваем список ролей, а все время пробуем. Я себе что-то представляю, артисты представляют, мы все время пробуем и иногда бывают самые неожиданные повороты. Например, дядя Ваня — один, Астров — другой. А смотришь на них вместе — и понимаешь, что все наоборот: первый — Астров, второй — дядя Ваня. Я ненавижу слово «кастинг», где решают, подходит человек или нет: я же не знаю, кем он будет, кем окажется в сочетании с другими людьми. А если человек подходит к стенду и видит «Гамлет — Тютькин», что запоминается? Что Тютькин — это Гамлет. Еще и с подписью директора театра и печатью. Что еще этому человеку надо?
Про репетиции и записи

Есть старый способ учить роль — переписывать пьесу. А не ходить вот так вот (бубнит): «Плюнешь-поцелуешь, плюнешь-пошлешь». Ручкой пишешь медленнее. Бывает, что в какой-то момент и молодые артисты начинают прибегать с тетрадкой, чтобы была возможность что-то записать. Когда мы репетировали «Господ Головлевых», Смоктуновский постоянно что-то записывал. Другие злились, считали, что это издевательство. Все быстрее к концу хотят прийти, а он все пишет и пишет. К концу репетиций у него в руках целый том образовывался, и он говорил: «Это моя роль».
Про театр и крупные планы

Театр — единственное из искусств, где персонаж соразмерен человеку, где голос соразмерен человеческому голосу, где глаза человека в натуральную величину — не больше и не меньше, где слеза накапливается и течет, настоящая, а не глицериновая, на монтаже. Не понимаю, как в театре играть с подзвучкой. Когда мы показываем артиста крупным планом, мы отучаем вглядываться в лицо и приучаем вглядываться в крупный план. Когда у президента над головой висит экран, где его все время показывают крупным планом, смотрят на крупный план, а не на президента.

Про коммуникацию и формализацию

Чем быстрее прогресс, чем больше способов коммуникации, тем больше формализуется и исключается личное общение. Человек быстро становится прагматичным. Когда я говорю своему помощнику: «Позвоните, поговорите», он говорит: «Я напишу мейл». Сейчас никто не звонит. Написали — ответили, еще написали — опять ответили. Все очень вежливо, но ничего не сходится. Я предлагаю: «Давайте я позвоню». Все удивляются. Звоню — и возникает совсем другой итог разговора, потому что возник определенный человеческий контакт, потому что все важно: и тембр голоса, и мягкость, с которой ты разговариваешь, и важность дела. Когда я говорю, передается что-то такое, что при технологическом общении не передается: я боюсь, я ругаюсь, я стесняюсь, я волнуюсь, наконец.

Про войну и болезни общества

Мне кажется, общество больно, когда обостряется наглость, ненависть к другому, когда ненависть становится сильнее любви и стремления к пониманию. Даже если эта ненависть к какому-то вымышленному или существующему внешнему врагу, она обязательно переходит к внутреннему непониманию друг друга. Это красивая легенда, что война облагораживает и делает человека лучше. Вся история доказывает, что война страшна для человека, и военные желания и предчувствия страшны для человека не только потому, что грозят уничтожением человека, но и потому, что они обязательно выразятся ожесточением человека, который со временем встанет на другой путь. Совсем другой путь. Бесчеловечный.

Про историю и вину

Общество было нездорово и 30 лет назад. Большинство не понимало, что свершившиеся демократические события — это самый первый и робкий шаг к обновлению. Обновить только верхние структуры власти — это значит ничего в реальности не обновить. Надо обновлять сознание народа, превращать народ в нацию. Для возникновения нации надо осознать свою историю, а это долго и это мучительно. Денацификация Германии длилась и продолжает длиться. Продолжается осознание Европой не только участия в Победе во Второй мировой войне, но и вины в том, что война развязалась, что Европа так поздно поверила в опасность. Холокост стал знаком ужаса войны, гитлеризма, фашизма не только потому, что фашисты уничтожили 6 млн евреев, но и потому, что это происходило при молчаливом попустительстве Европы и Америки. Мы видим, как в той же Польше идет непрерывная борьба за то, чтобы считать свою историю абсолютно светлой и не виноватой. А важно понимать, что в истории виноваты все. Целый ряд подлинных документов, которые появляются, вызывает протест больших слоев общества, потому что всегда легче считать виноватым во всем кого-то: соседа, человека с другим цветом кожи, с другим мировоззрением, говорящего на другом языке, даже говорящего на твоем же языке, но главное — кого-то другого.

Про разницу между культурой и искусством

Я бы всегда разделял культуру и искусство. Недавно говорил министру культуры по поводу одного документа (руководители 10 ведущих театров написали письмо министру культуры Владимиру Мединскому с критикой готовящихся критериев оценки учреждений культуры. — «РР»), что деятель культуры и деятель искусства — совсем разные понятия. Музей, который показывает то, что уже создано, резко отличается от театра, который создает. Только что рожденное оценить всегда трудно: вся история театра показывает, что все лучшее, что рождалось, подавляющим количеством современников не только не просто не оценивалось, а оценивалось прямо противоположно. Сегодня кино становится все больше выспренним, в нем все больше ура-геройства, страшное показывается нестрашным. А театр более последовательно защищает общегуманистические идеи. Возможно, потому, что кино можно не дать снять или сказать: «Снимайте на свои деньги». А театр, если говорить рыночным языком, все-таки легче производит свой художественный продукт, поэтому высказывание тут труднее, но возможнее.

Про театр и сферу услуг

Вообще, когда что-то где-то обостряется, искусство первым начинает это обострение замечать. И как-то так исторически складывается, что первое, что начинает вызывать недовольство, — это театр. И те, кто не хочет замечать проблемы жизни — а это почти всегда большинство, — начинают сердиться на искусство: дескать, они, гады-художники, создают мощную тревогу. Сейчас театральное сообщество, которое оказалось более единым и дружным, чем мы от него ожидали, мужественно пытается напомнить всем вокруг, что искусство — не сфера услуг и не могут быть главными оценщиками те, кто якобы эти услуги потребляет.

Про Ленина и усложнение жизни

Сейчас немодно цитировать Ленина, а я был воспитан в то время, когда было принято его цитировать. Так вот, ссылаясь на Ленина, говорят: «Искусство должно быть понятно народу». А он сказал в разговоре с Инессой Арманд: «Искусство должно быть понято народом». То есть не искусство должно снисходить и думать, как стать понятным, а тот, кто хочет получить впечатление от искусства, должен дотягиваться до искусства. Потому что искусство не только отражает жизнь, как нас учили, но и совсем не украшает, а усложняет ее.

Про литературу и предсказания

Большая литература не только обнаруживает боли общества, но и предсказывает их. А боли общества будут всегда: чем больше разбираемся, тем мы, оказывается, больнее. Почитайте внимательно «Вишневый сад» Чехова, где фактически предсказаны не только февральская и октябрьская революции. Чехов предсказал и то, что будет с людьми после этих событий. Чувствуется, что Лопахин не окажется победителем — и Лопахина сметут к чертовой матери. Современники очень плохо поняли, совсем не поняли «Бесов» Достоевского, сочли книгу памфлетом, а это было пророчество. Есть простая формула: назначение искусства — будоражить, тревожить, обнаруживать боль и кричать: здесь больно, там болит.

Про убеждения и этику

Я жутко консервативный человек. Иногда думаю, что не только 30, но и 40 или 50 лет назад я говорил примерно одно и то же. Наверное, всем надоел, поэтому стараюсь как можно реже встречаться и говорить — сколько можно говорить одно и то же? Я убежден, что свобода и мораль неразрывны, про это замечательно сказано в речи Стокмана (герой пьесы Генрика Ибсена «Враг народа». — «РР»). Не может быть подлинной свободы вне морали. Но это не значит, что все должно сводиться к унылым моральным принципам. Просто есть общечеловеческая, общегуманитарная нравственность, которая создает искусство и которую поддерживает и развивает искусство. Поэтому оно так и тревожит людей, что говорит человеку: это не то, это не то. Классический пример: Сократ утверждал, что великая греческая государственность больна. В итоге город проголосовал, и общество преподнесло ему цикуту. Понимаете?

Про критику и любовь

В первой рецензии, которую я помню о себе, была такая фраза: «Он поставил абсолютно антитургеневский, антихудожественный и антироссийский литературный спектакль» (про телеспектакль «Первая любовь», 1966 год. — «РР»). Я никогда с этим не спорил, кто-то так считал, значит, кто-то так считал. Володину говорили, что он не любит людей, и у него был один ответ: надо все время увеличивать количество любви в себе и своих произведениях. Но пока он не умер, его ругали — чего тут поделаешь.
Про выгоду и честность

У Гельмана была пьеса, в которой говорилось, что вранье экономически нецелесообразно. Вот и в жизни, и в искусстве вранье неэкономично — все равно со временем торжествует правда. «Всегда торжествует и всегда потом. …Но обязательно торжествует.» Это уже не я — это Володин. Будешь нечестным — потом окажешься дураком.

«Эксперт Урал» №40 (660)
«Театр Додина»: краткий конспект

15 правил режиссера, которые понял корреспондент «РР»

1. Нельзя зрителя заставить понять больше, чем ты сам понимаешь.

2. Нельзя поставить классику несовременно — театр всегда говорит сегодняшним языком. Вопрос, современный или не современный спектакль, в одном: волнует он вас или нет, имеет к вам отношение или не имеет.

3. Никакой способ не может быть запрещен. Если нужно бить по перепонкам децибелами — бей. Нужны компьютеры — применяй. Ничего не нужно — не применяй. Мне нравится не применять, но вдруг завтра окажется, что мне это нужно — и буду применять. И пусть меня убьют за то, что в таком уже очень взрослом возрасте стал авангардистом.

4. Сегодня такое время, когда ценится дороже то, что слушают миллионы. Но я убежден, что когда-нибудь дороже будет стоить то, что смогут увидеть только 500 человек и только в ограниченное время.

5. У Станиславского есть понятие видения: я знаю, о чем я говорю, я вижу это. 99% артистов не знают, о чем говорят.

6. Между «поучиться» и «научиться» — огромная разница. Многие поучились и не научились.

7. Бывают роли «с ниточкой» и «без ниточки» (когда больше одной страницы текста, то они сшиваются ниточкой. Про роли с «ниточкой» и без писал Станиславский в «Моей жизни в искусстве». — «РР»). В 1972 году я добился того, чтобы каждому, у кого была роль — с ниточкой или без ниточки, — выдавали весь экземпляр пьесы целиком. Ну, во-первых, чтобы они ее хотя бы прочитали. И во-вторых, чтобы поняли: ты играешь не ту или эту роль, а эту пьесу.

8. Быть трудолюбивым — значит быть одаренным в профессии. Ленивый, но талантливый — абсолютное вранье. Мне нравится и хочется заниматься тем, в чем я талантлив.

9. Артист должен быть обжорой в отношении работы, новых знаний и новых умений. Как только начинает казаться, что булочка съедена — все.

10. Роль, которую забрали, всегда самая желанная.

11. Репетиция — это всегда исследование. Если талдычишь что-то, то это скучно, а если вместе с артистами исследуешь, то все время узнаешь новое. А если знаешь наперед все, то это неинтересно. Запиши и подари кому-нибудь.

12. Театр — тоже музыка. Чем меньше музыки в спектакле, тем больше сам спектакль — музыка.

13. Нота может звучать по-разному, но если она совсем не та, то это слышат все коллеги и слушатели в зале. А в драматическом театре нот нет, их сочиняют режиссер и артисты. Поэтому любая фальшь может быть принята за правду.

14. Уверен, что зритель будет хотеть увидеть то, что он видит. И скажет «типа Софи Лорен», а не «типа Тютькиной», потому что Тютькиной он не знает. А может быть, Тютькина тоже по-своему Софи Лорен.

15. Театр — замечательное дело. Но очень трудное и, как иногда кажется, мало кому нужное. Но это только кажется. Просто большинство не знает, насколько мы им нужны.
Лев Абрамович Додин

Родился в 1944 году. Сразу после школы стал студентом Ленинградского театрального института (класс Бориса Зона).

Режиссерским дебютом в 1966 году стал телеспектакль «Первая любовь» по повести Тургенева.

С 1983 года Додин — художественный руководитель Академического малого драматического театра, а в 2002-м стал еще и его директором. В сентябре 1998 года МДТ получил статус Театра Европы — третьим после Театра Одеон в Париже и Пикколо Театра в Милане.

В 2000 году Додин, единственный из российских режиссеров, получил высшую европейскую театральную премию «Европа — Театру». В 2012 году избран почетным президентом Союза театров Европы.

Почетный академик Академии художеств России, офицер Ордена искусств и литературы Франции, почетный доктор Санкт-Петербургского гуманитарного университета, заведующий кафедрой режиссуры Санкт-Петербургской академии театрального искусства, профессор.

http://expert.ru/ural/2015/40/formula-dodina/

Тема закрыта! Продолжение в теме "МДТ - 2 - 1".

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Do You like me now?