Всего записей: 663
Дата рег-ции: Апр. 2015
АВТОРИТЕТ: 7 Повысить/Опустить
Да, Александр, ваши прекрасные фотоработы - это окно в мир "Гамлета" и для тех, кому ещё не посчастливилось увидеть это НЕЧТО ГРАНДИОЗНОЕ, так и для тех, кому удалось ЭТО посмотреть. СПАСИБО, СПАСИБО и ещё раз СПАСИБО!!!
Всего записей: 1803
Дата рег-ции: Авг. 2014
Откуда: Ираклион Крит
АВТОРИТЕТ: 6 Повысить/Опустить
Какие фотографии!! Так словить момент- это уметь надо! Да, для нас, не имеющих возможность попасть на спектакль- это огромный подарок!! Александр, спасибо и от меня ОГРОМНОЕ! Прекрасная работа.
Всего записей: 6126
Дата рег-ции: Окт. 2013
Откуда: Москва
АВТОРИТЕТ: 11 Повысить/Опустить
4,5 и танцующий Данила, да и там, где он с Ксенией и Лизой - ох, какие ж все шикарные фото, все нравятся, хоть так прикоснуться к этому священодейству на сцене! Спасибо за атмосферу!
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - "Весь мир - театр, а люди в нем - актеры"
Всего записей: 10367
Дата рег-ции: Июль 2014
Откуда: Ростов-на-Дону
АВТОРИТЕТ: 14 Повысить/Опустить
Афиша Plus: Тюремное танго: «Гамлет» Льва Додина
В Малом драматическом театре сыграли премьеру «Гамлета» – но не шекспировского. Программка так и объявляет: сочинение для сцены Льва Додина по Грамматику, Холиншеду, Шекспиру, Пастернаку. Первые два имени – это авторы хроник, из которых Шекспир черпал сюжеты для своих гуманистических, как ни крути, трагедий. Додин предложил свой вариант «хроники», где гуманизм – лишь оборотная сторона варварства.
Спектакль начинается с танго. Оно звучит из-за распахнувшихся неожиданно дверей слева от сцены, и оттуда же появляется танцующая пара – Ксения Раппопорт и Данила Козловский, Гертруда и Гамлет. В программке не обозначены роли, которые играют актеры, герои опознаются лишь по текстам, который произносят, но и текст в данном случае ненадежен. В спектакле он свободно «гуляет» от артиста к артисту, причем, к текстам из «Гамлета» добавляются реплики и целые монологи из «Лира», а Гертруда незадолго до смерти вдруг произнесет: «Никогда бы не подумала, что в старике окажется столько крови», – подкрепив этой узнаваемой репликой своё мифологическое родство с леди Макбет, которая выбрала, как единственно возможный, путь к высшей власти по трупам. Текст, звучащий в спектакле, – на самом деле интертекст, в котором заложены парадоксальные столкновения, ассоциации, диалоги, трансформирующие привычнее смыслы. Например, оценку кровосмесительнице Гертруде вдруг дает король Лир, а знаменитая сцена «Мышеловки», разыгрываемая тремя актерами и призванная «заарканить совесть короля», составлена из речей Призрака, Гамлета и Клавдия. Это и есть код спектакля, правила игры, заданные Додиным. Слова, слова, слова на эти два часа (а именно столько продолжается действие додинского «Гамлета», без антракта) превращаются в маркеры поступков, которые оцениваются однозначно: история у Додина предстает как история преступников и жертв и никак иначе.
Впрочем, для тех, кто не готов дешифровывать слова, а хочет понять, кто есть кто, существуют картинки на майках персонажей. С их помошью обозначена главная привязанность героя (назвать это чувством не поворачивается язык). This is my king – написано на груди у Ксении Раппопорт рядом с портретом Клавдия. Футболку с собственным портретом и словами I am the King носит Клавдий – Игорь Черневич. This is my prince – текст на футболке Офелии, соответственно, с лицом Козловского. На груди Гамлета – двойной автопортрет: половина лица – молодого человека, другая – старика. Диалог с призраком – диалог двух этих составляющих гамлетовского существа, разыгранная шизофрения. И никаких других призраков, кроме призванных героями в сообщники, в спектакле нет. Мир в этом спектакле Додина – весом, груб, зрим и ограничен этими своими качествами. И человек – только часть этого мира, поэтому состоит исключительно из физических импульсов и инстинктов. Причем из всех инстинктов побеждают самые разрушительные.
Гертруда, например, начисто лишена материнских качеств. И с первых мгновений подстрекает Клавдия избавиться от Гамлета, с животным неистовством защищая обретенную ею, наконец, удовлетворенность – и половую, и властную. Не знаю, насколько легко удалось Ксении Раппопорт вытравить из себя чарующую женственность, но она это сделала: перед нами – женщина-монстр, так что ассоциации с леди Макбет возникают задолго до того, как она произнесет упомянутую фразу-маркер. И действительно, стоило перечитать Саксона Грамматика, датского историка второй половины XII века, автора «Саги о Гамлете» в рамках обширного исторического труда «Деяния датчан», дабы обнаружить, что исторический Гамлет-отец был далек от портрета идеального правителя, нарисованного Шекспиром – чтобы поверить Гертруде, уверяющей Гамлета, что отца его отличали «узколобость, непреодолимое желание унижать» и еще целый набор подобных качеств тирана-завоевателя, стоивших Гертруде седых волос. Эффектный эпизод, когда актриса снимает мальчиковый парик и обнаруживает копну кудрей с белыми прядями, превращает, однако, героиню вовсе не в страдающую женщину, которую хочется пожалеть и оправдать, а, натурально в ведьму. Тех, кто идет на спектакль с надеждой посочувствовать герою Данилы Козловского, тоже ждет разочарование. Актер четко выполняет задачи режиссера и к герою безжалостен: слезы омывают лицо этого принца лишь в первой сцене, далее побеждает холодный расчет, плохо скрываемый под маской безумия. Додинский Гамлет хочет власти и только. Впрочем, когда в разгар серьезной работы – создания пьесы «Мышеловка» из реплик всеми известной пьесы «Гамлет» – к нему откуда-то прилетают розовые кружевные трусики, он на какое-то короткое время хочет и Офелию, спускается в подвал, подальше от зрительских глаз, чтобы потом подняться по соседней лестнице и прочитать монолог «Быть или не быть». Монолог выглядит декламацией отличника: смерть для этого Гамлета – тема не слишком привлекательная, гораздо более убедительно звучит упрек Клавдию, что он стоит между ним и престолом (у Пастернака «меж мною и народом», да и текст этот Гамлет произносит Горацио, а не в лицо королю, но Додин всё обостряет до предела). В этот момент Офелии уже нет – но Гамлет за время путешествия в Англию умудряется о ней забыть: любить простодушную девочку больше, чем сорок тысяч братьев – не его тема. В своем желании вернуть трон он – достойный сын своей матери.
Единственные слезы, которые заслуживают сочувствия в этом спектакле – слезы Офелии – Лизы Боярской, которая отчаянно и мучительно не узнает «своего принца». Этот её долгий взгляд в сцене первого же их свидания, пытливый, пронзительный, неотрывный – убеждает, что сумасшествие Офелии связано исключительно с переменами в Гамлете, а вовсе не со смертью брата (хлопотливый, недалекий, как положено, Полоний – Станислав Никольский здесь – брат, а не отец Офелии).
Впрочем, как только про главных героев всё становится кристально ясно, в действие вступает пространство Александра Боровского и три актера, которые наделены именами Марцелл, Бернардо (у Шекспира – офицеры патрульной службы) и Горацио. «На свете много есть того, что сцене вашей и не снилось», – говорит им Гамлет при встрече, но это, пожалуй, вряд ли. Актеры поднимаются по вертикальным лестницам откуда-то из-под сцены – и, зная пристрастие Додина к сценическому символизму, можно сразу сказать, что только они, по мнению режиссера, и достойны какой-никакой, а вертикали. Актеров играют корифеи труппы – причем, с первого взгляда узнается лишь Игорь Иванов, Сергея Курышева и Сергея Козырева в облике седовласых и седобородых старцев сразу и не признать. Внутри белого колодца (а стены здесь до поры до времени укутаны белоснежными полотнищами) с красными тряпичными всполохами на костюмах они, эти бродячие актеры-мудрецы выглядят едва ли не волхвами-пророками. Да и слова их доходят до ума, до сердца, до печенок – самый что ни на есть классический шекспировский текст звучит, как текст передовицы. «Прелюбодейство? Это не проступок// За это не казнят, ты не умрешь.// Совокупляйтесь! Мне нужны солдаты» – произносит Иванов текст Лира, попутно оправдывая смертный грех Гертруды. «Купи себе стеклянные глаза – и делай вид, как негодяй-политик, что видишь то, чего не видишь ты», – тут уже, думаю, можно без комментариев.
С появлением этих героев в действие вступает мощная эстетическая составляющая – профессиональные игроки, на фоне которых все политические игры выглядят не просто низкими, но еще и вопиюще бездарными. Гертруда и Клавдий, сначала неуклюже падающие на узкий деревянный помост – не самое, надо признать, удобное место для совокуплений, а спустя несколько минут, бросающиеся наперегонки убивать безумную Офелию, превратившуюся в ненужную и неуправляемую свидетельницу – это уже в чистом виде фарсовые персонажи. И красные лаковые туфельки Гертруды, рифмующиеся с её красными трусиками, работают именно на этот жанр. Собственно, как показывает опыт, в политике более-менее удовлетворительно работают только статисты. Эту роль в спектакле Додина исполняют монтировщики, которые, ритмично грохоча сапогами, выносят деревянные плиты, чтобы «замуровать» очередной труп. Фокус с пространством от художника Александра Боровского тоже безупречно бьет поддых: сбросив белые одежды, мир вокруг оборачивается тюрьмой, насквозь просматриваемыми коридорами по квадрату. Стало быть, пространством для всех описанных выше игры были не подмостки истории, а «дно» этого самого тюремного колодца. Но в нем, почти не умолкая, от начала и до конца, невыносимым и незаменимым контрапунктом звучало «Танго в сумасшедшем доме» Альфреда Шнитке, подчеркивая, что мы все-таки в театре, и что «положительным героем» может быть еще и «смех автора» или, как в данном случае, творческое и гражданское единомыслие актеров и режиссера. Но финал, придуманный Додиным, всё же достоин отдельных аплодисментов. После предсмертных слов принца «Дальше – тишина», тишина не наступает. Вернее наступает, но лишь на мгновение. Ей разрушает человек «в штатском», объявляющий себя с экрана телевизора, проносимого перед залом статистами, гарантом спокойствия и порядка в государстве. Этот человек, исполнивший роль грядущего правителя Фортинбраса – не актер вовсе, как уверяют в МДТ. Но у него настолько характерные, до жути знакомые речевые особенности – интонации, ритмика, ошибки в произношении – что никакой актер их не воспроизведет. А вот дальше уже действительно – тишина. «Фонтанка.ру»
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Do You like me now?
Всего записей: 10367
Дата рег-ции: Июль 2014
Откуда: Ростов-на-Дону
АВТОРИТЕТ: 14 Повысить/Опустить
Цитата:
ГАМЛЕТ
Здорово!
Николай Песочинский Сынок
«Гамлет». Сочинение для сцены Льва Додина по Саксону Грамматику, Рафаэлю Холиншеду, Уильяму Шекспиру, Борису Пастернаку. МДТ — Театр Европы. Режиссер Лев Додин, художник Александр Боровский.
Этого «Гамлета» интересно смотреть! Некоторое время назад я понял, что больше не вынесу никакой, совсем никакой постановки «Гамлета» и «Трех сестер» — ни глубокой, ни метафорической, ни постдраматической, комической ли, депрессивной ли, никакой. Хотелось новой пьесы: с неизвестным сюжетом, с оригинальными характерами, в непривычной эстетике. Спектакль Додина — именно по новой пьесе, со всеми перечисленными обстоятельствами. По современной, во всех смыслах современной, пьесе.
Мать была вынуждена выйти за его отца, в общем, фиктивно, а любила дядю, сын от него, сын любимый. Муж был мерзавцем — и домашним, и политическим мерзавцем, занимался интригами, которые должны были привести к власти еще больших мерзавцев. Сын — сын своего отца, ему преданный. И вот старик умер. Тут начинается драма по полной программе, прежде всего по психологической программе: с обвинениями, чувством вины, созданием кумира, обманами, тупиками понимания, материнскими и сыновними комплексами, суицидальными порывами, любовной катастрофой. Плюс социальный контекст: хаос, разруха. Пусть это изложение не покажется ироническим. Для драмы реальной — не про них (в бархате), а про нас (в футболках) — все более чем серьезно, по-человечески масштабно и по-человечески неразрешимо.
Режиссер сталкивает действие в стихах и действие в прозе. То, что в стихах, как бы красиво, но выглядит демагогично. То, что в прозе — некрасиво, но иногда заставляет застыть от понимания и сострадания. Монологи с иносказаниями, стихотворный глянец, самодовольная игра ума, снобистский сарказм обеспечиваются истеричностью и фанатизмом юного героя и его круга. Проза достается старшим, которым, без защиты эвфемизмов и аллегорий, приходится решать настоящие жизненные проблемы. Проблемы, которые не решить. А неизбежное, разошедшееся на стеб и мемы бытьилинебыть, симулякр философичности, пафосно произносится героем, когда он вылезает из подвала с подругой, натягивающей на себя футболку с пафосной же картинкой «My prince» и его изображением.
В прозе — мать, нормальная, сложная, когда-то запутавшаяся, с понятными чувствами, открытая, красивая пытается вытащить парня из угрюмого тупика. Спектакль начинается с того, что она, чтобы разбудить его к жизни, стаскивает с его застывшего лица капюшон (вечную защиту от света) и танцует с ним танго. Сын — того типа, как сейчас парни «с идеями» и помоями из телевизора в мозгах, с настроениями борца; говорит красиво, правильно, принципиально, с метафорами в стиле Пастернака. (Премьера шла на следующий день после похорон нашего коллеги, убитого студентом — радикалом-гомофобом, убитого зверским средневековым способом, и от ассоциации было не отделаться.) Сын теперь с миссией: надо способствовать осуществлению политической воли отца.
В драматургии спектакля многое отличается от шекспировской трагедии и от других версий изложения мифа. Гамлета-отца едва ли отравили, это болезненная инвектива истеричного героя. И Гамлета-сына не убивают, после смерти матери он спокойно и угрожающе произносит, обращаясь к зрителям, последние слова: «Дальше молчание» (которые читаются «дальше заткнитесь!») — и перед нами провозят огромный телеэкран с косноязычно-умиротворяющей речью президента Фортинбраса. Воля отца исполнена. Сокращено число действующих лиц. Кроме главных — Гамлета, Гертруды, Клавдия, Полония, Офелии — есть еще только компания приятелей Гамлета, три выпендрежных мужика, выполняющих функции и актеров, и Розенкранца с Гильденстерном, и Горацио, и могильщиков, все они довольно изломанные, разряженные, говорящие стихами и аллегориями. Они (вместе с Офелией) поддерживают Гамлета в его заморочках, провоцируют драму, делают ее цветастой. В «Мышеловке» играют монологи из «Короля Лира» — про власть. Это оскорбительная провокация для родителей, и она удается. Жестокости умножаются. Дальше — убийство Офелии (ее скидывают с верхнего этажа на землю, под землю, в заранее приготовленную яму). Недаром на всех персонажах красная, цвета крови, обувь. Туда, в ямы, где приятели Гамлета играются с черепом Йорика, попадут один за другим и Полоний, и Гертруда…
Механизм пьесы как бы упрощен. Но добавлен от режиссуры сквозной театральный образ: между сценами монтировщики с грохотом закрывают провалы в полу, похожие на могильные ямы. Стройка президентского дворца, обозначенная металлическими лесами, окружающими сцену, завершается. Это устрашающая победа Гамлета, наследника престола.
Спектакль Додина, как и предыдущий — «Вишневый сад», отличает язык молодой режиссуры, отмеченный раскованностью и рискованностью театрального текста. Автоматизм восприятия разрушен программно. Сценический текст — небытовой, условный, состоящий из быстро сменяющихся игровых ситуаций. Драматические узлы появляются вопреки шаблону в неожиданных местах и необычным способом. Глубина не та и не там, где ожидается. Данила Козловский переворачивает для сцены своего киногероя. Внешне, по имиджу, Гамлет тот самый, как там, и тут это жутко. Идейность и сила экшен-героя, отмеченного специфическими жанровыми интеллектуально-физическими свойствами, даже когда он по-своему «страдает», в жизненной психологической драме дают противоположный смысл. А тут в действии Гертруды, Клавдия и Полония — Ксении Раппопорт, Игоря Черневича, Станислава Никольского — именно психологический рисунок. На самом деле, прежде всего Гертруда пытается восстановить разорванные связи времен, ну хотя бы связи людей, преодолевает облом за обломом, держится почти до конца и травится сознательно. Гамлет, в кавычках и без них, — ее трагедия. Раппопорт играет психологически, подробно, развернуто. В «прозе». И Черневич — в «прозе», про чувство вины Клавдия, много лет подавленного тайной двойной жизни с чужой женой и перепутанными чувствами, тревогой за «нашего сына» (шекспировская фигура речи звучит однозначно конкретно). А «стихотворная» роль Гамлета имеет отношение к новой «новой» драме, несмотря на преизбыточность словесных красок, мотивы действия спрятаны, перепутаны и едва ли ясны самому герою. Не могла оставаться и Офелия — Елизавета Боярская бледным призраком, нимфой с цветочками у ручья, ее роль тоже из новой драмы, на футболке ее именно этот «prince», она не лепечет беспомощно, а агрессивно провоцирует родителей и нарывается на реакцию времен новой драмы, а не эпохи барокко…
Намеренно лишенный иллюстрации литературного текста и имитации условных сценических положений, спектакль Додина читается на разных уровнях. Один — рассказывание истории, новой для зрителя (так было и в 1601 году). Конечно, для «знатоков» тут добавляется игра с шекспировским текстом, на уровне сюжета и уровне мотивов, наслаждение и возмущение от того, что «не так».
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Do You like me now?
Всего записей: 10367
Дата рег-ции: Июль 2014
Откуда: Ростов-на-Дону
АВТОРИТЕТ: 14 Повысить/Опустить
ГАМЛЕТ
Санкт-Петербург.Ру: "Гамлет" в МДТ: знают ли творящие зло, что они творят зло?
На сцене МДТ состоялась премьера "Гамлета" в постановке Льва Додина.
Самая долгожданная премьера года в Санкт-Петербурге состоялась 10 апреля в Малом Драматическом театре – театре Европы. Играли «Гамлета» в постановке Льва Абрамовича Додина со звездным составом в главных ролях: Гамлет – Данила Козловский, Гертруда – Ксения Раппопорт, Офелия – Елизавета Боярская. Любое новое творение Додина итак событие космического масштаба для российской театральной сцены. Уже более 30 лет он подтверждает свой статус самого классического режиссера страны, окуная зрителя то в деревню Верколу из «Братьев и сестер», то в имение Раневской из «Вишневого сада» с головой так, что потом не осознаешь, что ты некоторое время провел в помещении театра, а не собственно в той, другой, действительности спектакля. В новом спектакле «Гамлет» Додин шагнул к современному прочтению пьесы и, скорее, даже более жестокому, чем мы привыкли ее считывать со страниц книги. Во-первых, сам спектакль поставлен не так чтобы по Шекспиру. На программке зритель может прочитать, что новый «Гамлет» в МДТ – это сочинение для сцены Льва Додина по Саксону Грамматику, Рафаэлю Холиншеду, и только потом идут фамилии Уильяма Шекспира и Бориса Пастернака. В итоге в спектакле мы встречаем множество перевертышей, как в визуальном оформлении, так и трактовке смысловой нагрузки. Главный герой Гамлет в исполнении звезды сцены Данилы Козловского – нисколько не рефлексирующий молодой человек, а достаточно категорично настроенный, четко знающий свою цель и устремление герой. Для него не возникает вопросов, «быть или не быть», «кто виноват», «что делать»: он очень ясно мыслит. И мстит. И цель его едина – забрать у Клавдия трон. Его даже не особо заботит смерть отца. На протяжении спектакля понимаешь, что он до мозга костей современный молодой человек: у него отобрали то, на что он сам очень рассчитывал. Мать Гамлета – Гертруда – в исполнении Ксении Раппопорт также далека от книжного прочтения. Она появляется в красных лакированных туфлях и с современной стрижкой, увлекая в круге танго собственно Гамлета. Если Шекспир ее делает невинной, то в спектакле Додина героиня Раппопорт – главное зло. Убийство отца Гамлета сделано по ее наущению и желанию. И желание убрать с лица земли собственного сына у нее стоит во главе угла. Игра Раппопорт превышает все возможные эпитеты. Дива питерской сцены из раза в раз, выходя в новых спектаклях мэтра, доказывает, что за какую бы роль она ни взялась, она выдаст такую порцию эмоций, что зритель после этого не будет спать неделю. Короля датского Клавдия играет Игорь Черневич. А роль Офелии досталась Елизавете Боярской. Тут также все очень по-современному. У Офелии прямо под сценой близость с Гамлетом, а Гертруда соблазняет короля, не сходя с помостков. Наиболее сильными героями являются три мэтра спектакля, исполняющие с видимой точки зрения второстепенные роли, но по силе воздействия – стержневые. Сергей Курышев, Игорь Иванов и Сергей Козырев в мантиях чуть ли не с кровавым подбоем проповедуют со сцены так, что мурашки бегают по всему телу. Когда они втроем на сцене, становится очевидно, что молодой труппе несмотря на звездность, до мэтров все еще нужно дотянуться. Они и выходят на сцену чуть выше всех – с вершины лестниц. Оформление сцены и костюмы - это отдельный персонаж спектакля. Сценография выстроена таким образом, что по ходу пьесы мы понимаем, что оказываемся на импровизированном кладбище. Все убитые Шекспиром герои уходят в могилы и в прямом смысле заколачиваются людьми в черном. Что касается костюмов – они также несут на себе огромную смысловую нагрузку. На груди каждого героя красуются портреты персонажей, выраженные в современных принтах на футболках. Королева и король выходят с символикой Клавдия с той лишь разницей, что у Гертруды написано «Он мой король», а у Клавдия - «Я тот самый король». Офелия одета как современная девчонка - в балахон с тяжелыми ботинками и гетрами на ногах, с футболкой, провозглашающей про Гамлета: «Он мой принц». У Гамлета же на груди некое раздвоение личности: на себя и Призрака отца. Благодаря костюму с любым выходом Гамлета на сцену с ним выходит и призрак, словно следующий за ним неотступно. Прыгнув в современность, Додин показывает жестокость окружающего нас мира. Спектакль пытается ответить на вечные вопросы, только уже другого порядка – не «быть или не быть». Лев Додин задает их как в буклете к спектаклю, так и в самом спектакле: «Знают ли творящие зло, что они творят зло? Здоровы ли они или безумны? Может ли безумец сознавать свое безумие? Что движет нашими поступками – желание так поступить или трагическая невозможность поступить иначе? И, может быть, каждый из нас – по-своему Гамлет?».
Изображение уменьшено (Нажмите для увеличения)
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Do You like me now?
Всего записей: 10367
Дата рег-ции: Июль 2014
Откуда: Ростов-на-Дону
АВТОРИТЕТ: 14 Повысить/Опустить
Цитата:
RG,RU: Геометрия Гамлета
Лев Додин в МДТ представил новую трагедию принца Датского
Чтобы постичь все уровни глубины нового Гамлета Льва Додина, нужно знакомиться с ним не один раз. Сначала пережив болевой порог культурного шока - столь жестоко разоблачительного и одновременно предельно интимного "Гамлета" нам еще, по крайней мере в текущем веке, на свет не являли. Затем согласившись с тем, что все тени здесь становятся явью, а утверждение Додина о том, что Гамлет сегодня - имя нарицательное, получает свое веское логическое подтверждение. Позже очнувшись от драматически отчаянной игры Данилы Козловского, примерившего на себя современные одежды принца Датского. И, наконец, справедливо восхитившись скульптурно вылепленным характером Гертруды, которая в исполнении Ксении Раппопорт обретает шанс на оправдание в глазах общественности, сочувствующей Гамлету. Ее история здесь звучит с самой пронзительной женской убедительностью, когда сеанс откровения Гамлета с матерью заканчивается исповедью Гертруды: "Твой отец был красивее, чем Клавдий, но только вот ходить приходилось вокруг него на цыпочках, чтобы не споткнуться о какой-нибудь принцип. Я была сначала женой тирана, а потом матерью сына, бесконечно далекого от меня. Когда я могла стать самой собой?.."
Это правда: более нигде вы не увидите столь откровенных отношений между Клавдием и Гертрудой и не поймете, почему мать Гамлета вышла замуж за убийцу его отца, с Клавдием, Игорем Черневичем, они представляют идеально гармоничную супружескую пару. Но не о чувственных фрагментах нового "Гамлета" сейчас речь.
Драматическая линия Гамлета здесь с помощью запредельно лаконичной сценографии Александра Боровского выстраивается по вертикали - вертикали жажды восхождения во власть. И за этой четкой геометрией поступков Гамлета наблюдать не менее интересно, чем за откровениями, по сравнению с которыми большинство предыдущих трактовок хрестоматийной трагедии Шекспира покажутся просто музейными экспонатами.
Додин рассказывает предысторию характеров в деталях. С нечеловеческими муками Офелии - Елизаветы Боярской. С вышедшим на позиции центрального персонажа Горацио - Сергеем Курышевым, чья роль, несмотря на самые первые шаги додинского Гамлета по сцене, уже, можно сказать, доведена до совершенства, - его Горацио объясняет многое из того, о чем не договаривает Гамлет, и делает это психологически безупречно.
У "Гамлета", как показывают в санкт-петербургском Малом драматическом театре - Театре Европы, много авторов - и Лев Додин в своем новом спектакле сделал попытку использовать все источники, приготовив не классического "Гамлета" У. Шекспира, а сочинение для сцены по Саксону Грамматику, Рафаэлю Холиншеду, Уильяму Шекспиру и Борису Пастернаку. В процессе работы над текстом и репетиций пьеса была видоизменена, использовано сразу несколько ее переводов и другие источники помимо текста Шекспира, вплоть до обращения к хронике датского летописца XIII века Саксона Грамматика, в работах которого впервые описана история принца Гамлета.
Задача была поставлена не просто сложная - глобальная. На "Деловом завтраке" в "Российской газете" на вопрос, что сегодня будет звучать в подтексте "быть или не быть" и будет ли "Гамлет", Лев Додин не спешил с ответом: "Поскольку Шекспир написал пьесу "Гамлет" - он уже есть. А случится ли наш Гамлет, можно будет сказать только, когда он случится... Гамлет сегодня - это понятие нарицательное. Что за этим стоит, знают все, а это значит, что на самом деле никто не знает, и каждый день предлагает новые знания и новые понимания, и каждый год, и каждое новое время. В первый раз я пытался прочитать "Гамлета" с тем, что пора, дескать, ставить Вильяма нашего Шекспира, когда мне было 18 лет. И хотя я, конечно, читал пьесу до этого, в этот раз на середине уже понял: ставить его не могу, не надо, не обязательно. С тех пор время от времени я пытался дойти до финала, и вот сейчас, кажется, добрался. Посмотрим, удастся ли со всеми вместе проложить этот путь заново. Это всегда загадка".
В результате получилось очень личное высказывание Додина на тему Гамлета. Но касается оно всех и каждого, будто присутствуешь не на торжественном вечере в театре, а на разоблачительном сеансе массовой психотерапии. Который если не сделает сразу после закрытия занавеса общество значительно лучше, то по крайней мере заставит всерьез и надолго задуматься об одном из главных посылов спектакля - как насилие образует замкнутый кровавый круг, вырваться из которого можно, только распрощавшись с жизнью.
"...Вчера будущие герои грезили об уничтоженных до пепла крепостях неприятеля; теперь будущие герои грезят о ядерном пепле, в который можно и нужно превратить целые страны, материки и - в конце концов, если понадобится, - весь мир, - размышляет Лев Додин. - Зато следующий мир будет устроен гораздо лучше, будет гораздо более справедлив и человечен... Порой в отчаянии спрашиваешь себя: неужели действительно все самые великие преступления в истории совершались во имя самых великих, высоких целей добра и справедливости? И волей-неволей задаешься следующим вопросом: знают ли творящие зло, что они творят зло? Здоровы они или безумны? Может ли безумец сознавать свое безумие? Что движет нашими поступками - желание так поступить или трагическая невозможность поступить иначе? И, может быть, каждый из нас - творя то, что мы творим - каждый из нас по-своему Гамлет? Словом, сегодня загадка великого гуманизма великого Гамлета снова требует если не разгадки - она, по-видимому, невозможна - то хотя бы еще одной попытки осмысления. Эта история ставит перед нами все новые и новые вопросы".
Чтобы ответить на них, помимо черепа в руки Гамлета Лев Додин вкладывает флейту. И душу своего Гамлета Данила Козловский изливает на флейте; мелодия - все про то же, что насильственные действия всегда ведут к насильственным концам. И эта флейта звучит в душе каждого из "Гамлета": все восемь персонажей в поисках Гамлета (Гамлет, Офелия, Гертруда, Клавдий, Полоний, Горацио, Марцелл и Бернардо - это все, кто остались) ведь сначала аккуратно ходят по деревянным мосткам на сцене, но в итоге оказываются где-то под сценой - читай, в преисподней. По мнению режиссера, одна из загадок этой великой истории и состоит в том, что великий гуманист по ходу действия убивает, сводит с ума и к финалу "укладывает" практически всех основных героев и вместе с ними себя самого: "Правда, он делает это, постоянно размышляя: можно ли убивать, нужно ли убивать, можно ли мстить, нужно ли мстить, как мстить так, чтобы было действительно мстительно; просто убить или убить так - поскольку принц человек верующий - чтобы убитый точно попал в Ад, а не в Рай..."
Под музыку Шнитке, Эллингтона и Баха Шекспир здесь виртуозно рифмуется с идеями Достоевского.
Многое из того, о чем поет флейта нового Гамлета, Шекспир не писал. Или это мы его так невнимательно читали?
Изображение уменьшено (Нажмите для увеличения)
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Do You like me now?
Всего записей: 10367
Дата рег-ции: Июль 2014
Откуда: Ростов-на-Дону
АВТОРИТЕТ: 14 Повысить/Опустить
Монодрама режиссера
Премьера спектакля "Гамлет" в постановке Льва Додина Галина Коваленко
«Гамлет» на сцене Малого драматического театра сочленяет несколько литературных источников: трагедию Шекспира, фрагменты древней саги средневекового датского летописца Саксона Грамматика, английского хрониста Рафаэля, жившего, как и Шекспир, в эпоху королевы Елизаветы, и не названные в афише фрагменты «Короля Лира». Как автор указан и Борис Пастернак, и это справедливо: «Гамлет» в его переводе есть русское перевыражение великой трагедии. Жанр спектакля определен как сочинение для сцены Льва Додина.
Это предуведомление от режиссера и есть путеводная нить по спектаклю. Персонажей здесь меньше, чем в трагедии Шекспира. Временами один актер исполняет несколько ролей. В сущности, перед нами развертывается монодрама автора спектакля, в которой заняты его непосредственные ученики и ставшие таковыми актеры его труппы. Монодрама в контексте этого спектакля – форма, о которой когда-то грезил знаменитый режиссер Николай Евреинов – не спектакль одного актера, но, по словам Додина, «моя драма, обуславливающая тожественное сопереживание зрителя». «Гамлет» в Малом драматическом – это драма режиссера и тех зрителей, которые в состоянии вжиться в нее и также сказать: это «моя драма».
Мощную философскую нагрузку в спектакле несут актеры, хотя их нет в перечне действующих лиц. Они значатся как Горацио (Серей Курышев), Марцелл (Игорь Иванов), Бернардо (Сергей Козырев) и создают этих персонажей. Но они также и странствующие актеры. В отличие от трагедии Шекспира они не играют «Убийство Гонзаго». Выбор Гамлета падает на трагедийные моменты «Короля Лира». Вопиет дух безумного Лира (Игорь Иванов). Статичность его позы во время монолога подчеркивает медленное движение мысли, ведущей к прозрению: в монструозной характеристике дочерей пунктирно вырисовывается образ королевы Гертруды. Кажется, что голос несчастного отца Глостера (Сергей Курышев) проникает в душу, а ерничающий Шут (Сергей Козырев) оттеняет страдания попранного отцовства. Чистейший образец актерского ансамбля с изумительным голосоведением создает особую музыкальную партитуру, подчеркивающую идею спектакля: «…держать зеркало перед природой» и являть «каждому веку истории его неприкрашенный облик». Неприкрашенный облик нашего века отнюдь не впрямую возникает в спектакле.
Сценография и костюмы Александра Боровского суть единомыслия режиссера и художника. Двухъярусные металлические конструкции говорят, что действие происходит в Эльсиноре. Каждый шаг отдается гулом, и этот своеобразный аккомпанемент, вносящий тревогу, столь же важен в создании атмосферы, как и музыка Баха, Шнитке, Эллингтона. Это архаический мир древней легенды, когда жизнь человека не ставится ни во что, и с верхнего яруса летят трупы. Помимо металлических конструкций много настоящего, мастерски обработанного дерева, которое дышит. Здесь есть люки, которые не заметны до тех пор, пока там не укроется человек или не сбросят очередной труп.
Мир, населенный королевскими особами, их приближенными и немногочисленными представителями народа – могильщиками, являющимися не кем иным, как уже знакомыми нам актерами, представлен в современном обличии. Остроумный ход художника Александра Боровского – почти все в майках с портретом короля Клавдия (Игорь Черневич). Современная нота навязчиво вторгается в мир древней трагедии. Тщеславный король, полноценный самец, в майке с собственным изображением. Королева, олицетворение победительного эротизма (Ксения Раппопорт в простенькой майке в отличие от других выглядит очень стильно). Полоний (Станислав Никольский), отнюдь не старик, как его привычно представляют, просто безликий чиновник, имя которым легион. Он верно служит королю, не забывая и себя.
На майке Гамлета (Данила Козловский) – изображение, подобное двуликому Янусу: половина лица Гамлета, другая – отца. Этот герой – не протагонист, но лишь один из действующих лиц кровавой истории. Отошел в историю Гамлет, выразитель поколения, как это было некогда и в русском, и в европейском театре. Теперь на сцену истории вышла толпа, у которой есть свои предводители, но не герои. Понятие гуманизма, вытесненное прагматизмом, стало историческим.
В этой невеликой толпе лидирует Гертруда, образ которой мало совпадает с шекспировским. Текст добавлен из хроник. Героиня Ксении Раппопорт отдала лучшие годы нелюбимому мужу, материнское начало в ней отсутствует. Теперь неудовлетворенная женщина в лице Клавдия обрела свое счастье, и актриса виртуозно это передает. Темперамент бурлит в ней. В своей страсти к Клавдию она настолько ненасытна и бесстыдна, что временами кажется ведьмой. Что ей сын, что ей престол, что государство?
Ее полная противоположность – Офелия (Елизавета Боярская). В ней нет ничего неземного, это не девушка-фиалка. Она любит Гамлета, и он любит ее. К Офелии он обращает свои раздумья «Быть или не быть?», делясь с ней сокровенным. Эти двое счастливы или могли быть счастливы. Но Офелия становится игрушкой в борьбе за власть, которую ведет Гамлет. Она гибнет не в журчащем ручье среди лилий: лишняя в этой игре, и она устранена способом, принятым в политике, – ее убивают.
Гамлет в этом спектакле обладает волей, жестоко мстит за отца. Этот студент Виттенбергского университета – настоящий бурш. Поэзии в нем нет ни на гран, есть убийственное остроумие. Одна из самых запоминающихся сцен – у могилы. Гамлет появляется с флейтой (отдаленный привет от Гамлета–Высоцкого, которого сопровождал флейтист). Знакомый диалог с могильщиком, череп Йорика и воспоминания о нем. В жестком рациональном спектакле вдруг звучит щемящая нота: Гамлет надевает на флейту череп Йорика. Возникает лирический образ – это детство Гамлета, в котором была музыка, добрый веселый друг. Гамлет не был рожден для ненависти и мести. Но жизнь вошла в другое русло, и перед нами вполне узнаваемый и некоторым образом знакомый типаж, далеко не мыслитель, человек воли действия – и не всегда правого.
Санкт-Петербург
Изображение уменьшено (Нажмите для увеличения)
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Do You like me now?
Всего записей: 10367
Дата рег-ции: Июль 2014
Откуда: Ростов-на-Дону
АВТОРИТЕТ: 14 Повысить/Опустить
Цитата:
ГАМЛЕТ
Еще одна потрясающая рецензия от Жанна Зарецкая , на этот раз в Colta,ru
Гамлет-машина «ГАМЛЕТ» ЛЬВА ДОДИНА В МДТ — ТЕАТРЕ ЕВРОПЫ
Лев Додин выпустил спектакль под названием «Гамлет», хотя пьеса Шекспира для него — не только не объект исследования, но даже не точка отсчета. Это лишь некий культурный и мировоззренческий миф, который Додин объявляет ложным уже в программке, до начала действия. «Может быть, великое Возрождение есть, в том числе, и одна из высот интеллектуального и духовного обогащения древних варварских принципов мести, ненависти, убийства, уничтожения. Может быть, и все развитие человечества, которым мы все так гордимся, — это еще и варварство; непрерывно интеллектуально обогащаемое, интеллектуально и духовно оправдываемое варварство. И может быть, весь прогресс, которым мы так восхищаемся, — это интеллектуализация низших человеческих инстинктов, которая и привела нас туда, где все мы, Человечество, находимся», — говорит Додин, привлекая зал к размышлению на эту тему. Серия культурных кодов, заявленная в самом начале спектакля, в первые минуты выстраивается в некую систему координат, в которой зрителям предстоит вести диалог со всеми создателями спектакля, поскольку Додин работает так, что не только художник, но и актеры непременно становятся его единомышленниками. Первый из кодов — «Танго в сумасшедшем доме» Шнитке из его «Жизни с идиотом»: оно врывается в зал из-за распахиваемых принцем Гамлетом дверей — одних, других, третьих — и звучит, как сказал бы Набоков, «вечным рефреном», намекая и на бесконечную повторяемость истории, и на бесконечность идиотизма в одной отдельно взятой стране. А кроме того, содержит прямой намек на сумасшествие Гамлета, ибо тот с первых же минут существует в двух лицах — тех, что отпечатаны на его футболке: молодого героя, себя самого, и старика, чрезвычайно похожего на молодого Гамлета. Принц — Данила Козловский произносит текст за двоих, за себя и за призрака отца, так что ни о каком реальном призраке речи не идет, а идет — о шизофрении, в изображении которой принц не слишком усердствует и, кажется, не очень-то стремится преуспеть. Додин не перечитывает, а переписывает Шекспира.
То, что Гамлета сыграет Козловский, было очевидно еще до начала репетиций. Как и то, что Гертрудой явится Ксения Раппопорт, а Офелией — Елизавета Боярская. Когда выяснилось, что в спектакле также заняты Игорь Иванов и Игорь Черневич, в околотеатральных кругах заговорили: «Ну, это будет “вторая серия” “Коварства и любви”». Никто не сомневался, что Иванов окажется Клавдием и это будет двойник шиллеровского президента фон Вальтера, непобедимый ни для кого, в том числе и для Гамлета. Однако из всех пророчеств верным оказалось только одно: Гамлет в спектакле не выглядит героем. Вообще Додин последовательно дегероизирует главного кинокумира страны. И это дает возможность Даниле Козловскому в образах антигероев — какими выглядят на сцене МДТ и его Фердинанд, и его Лопахин, и вот теперь Гамлет — расти актерски от спектакля к спектаклю. Но дело в данном случае не в Гамлете, не в том, что он является обыкновенным тираном, за которым тянется шлейф смертей, ничем, по Додину, не оправдываемых. Дело в том, что в логике этого спектакля Гамлет — Козловский и Клавдий в исполнении Игоря Черневича, не сознавая этого, находятся по одну, а не по разные стороны условных баррикад — причем к ним в компанию отправляются и Гертруда, и молодой энергичный стукач Полоний Станислава Никольского, который оказывается не отцом, а братом Офелии. Там же оказались бы и все другие придворные, если бы Додин не вымарал их, дабы не множить понапрасну сущности, а их слова не раздал оставшимся. Текст шекспировской пьесы не просто радикально перекомпонован — сочинена совершенно новая пьеса. И Додин тут честен — в программке так и написано: сочинение для сцены Льва Додина по Саксону Грамматику, Рафаэлю Холиншеду, Уильяму Шекспиру, Борису Пастернаку. У первых двух — хроникеров, историков — Додин почерпнул свидетельства о невероятной, патологической склонности к насилию всех людей, облеченных властью. В «Саге о Гамлете» летописца XII века Саксона Грамматика датский принц и впрямь убивает несоизмеримо больше соотечественников, чем литературный шекспировский герой. И, обладая этим знанием, Додин не перечитывает, а переписывает Шекспира. Видимо, совершенно белое одеяние сцены, до поры до времени скрывающее очень конкретный образ государства (художник — бессменный соавтор Додина последних лет Александр Боровский), — это не только белые одежды, в которые рядится любая власть, как «кровожадность рядится в броню христианства», по выражению, звучащему в спектакле (не возьмусь сказать, кому принадлежит его авторство — вполне вероятно, что и самому Додину). Это еще и «белые страницы», на которых Додин «пишет» свою сагу о людях власти как о частном случае людей вообще.
Большой знаток человеческих душ, титулуемый в мире как гуру русского психологического театра (сам режиссер категорически отрицает правомочность этого словосочетания вообще), Лев Додин в своем «Гамлете» изначально лишает отношения героев какого-либо объема — это не более чем связи, суть которых исчерпывается надписями на футболках: например, This is my King (у Гертруды рядом с портретом Клавдия) или This is my prince (у Офелии как комментарий к портрету Гамлета). Спектакль продолжается два часа без антракта, и в первую же четверть часа зрителю дают понять, что сочувствия здесь недостоин никто. Додин не позволяет Ксении Раппопорт сыграть ни капли материнской теплоты — Гамлет и Гертруда танцуют танго в прологе как два врага: каждая реплика — точно удар по болевым точкам, но те точки, которые вроде бы должны быть гарантированно болевыми, у обоих персонажей, как выясняется, атрофированы. Гертруда почти не отрицает своего сообщничества в убийстве мужа, а в дальнейшем так и прямо в нем признается, обвиняя погибшего супруга в «узколобости и непреодолимом желании унижать». Ярость этой женщины, чьи поступки продиктованы одержимостью двумя страстями — сексуальной и стремлением к власти, довольно быстро превращает Гертруду в леди Макбет (перед смертью она даже очень к месту произносит одну из ее фраз). Сын оказывается достоин своей матери и даже более целен — его обуревает единственная страсть. Свою ненависть к Клавдию он объясняет предельно лаконично: «Ты стоишь преградой между мной и престолом» (у Пастернака сказано «между мной и народом», но категория «народ» в контексте додинского «Гамлета» попросту неуместна). Влюбленную в него искреннюю дуреху Офелию (слезы этой девочки, не узнающей своего мальчика, вдруг почуявшего запах власти и обернувшегося хищником, — пожалуй, единственное, что хоть как-то трогает) Гамлет забывает быстрее, чем та сходит с ума. Недосуг ему интересоваться судьбой той, кого хоронят в свежей могиле, так что отсутствие Лаэрта и финальной дуэли очень логично. Вот тут наверняка найдутся те, кто спросит: а зачем, собственно, Додину в таком случае понадобился Шекспир? Написал бы свою пьесу про тот мир, который столь бесчеловечен. Вопросы эти, что в последнее время нередко задаются российским режиссерам чиновниками, а то и критиками «нового формата», чрезвычайно забавны. И ведь бесполезно надеяться, что вопрошающие когда-нибудь уяснят, что линия драматического натяжения в данном случае проходит прежде всего между Додиным и тем гуманистическим мифом, венцом которого много столетий остается Шекспир. Шекспир нужен Додину затем же, зачем нужны Хайнеру Мюллеру Гамлет или Медея. И не случайно в письме принца Офелии, озвученном Полонием, появляется словосочетание «машина Гамлет». Гамлет Додина не подписался бы под словами мюллеровского героя: «Мысли — это язвы в моем мозгу. Мой мозг — сплошной шрам. Хочу быть машиной. Руками хватать ногами ходить не ведать боли не мыслить». Гамлет Додина, как и Гертруда, — это уже машины, чьи действия предсказуемы, как предсказуемы действия любого известного механизма, среди которых государственная власть — один из самых отлаженных. Так что, когда Гертруда и Клавдий, не сговариваясь, бросятся за несчастной безумицей Офелией, чей рассудок не выдержал первой же смерти, а потом с высоты из-за белых занавесок в подвал полетит мягкая кукла, это могло бы выглядеть удивительно в исполнении шекспировских, но не додинских персонажей. А в парадигме Додина звездные артисты МДТ Ксения Раппопорт и Данила Козловский, лишенные в «Гамлете» харизмы и обаяния, которыми полны их экранные герои, — невероятно действенный режиссерский ход.
Впечатляет также особая роль, отведенная в спектакле собственно шекспировскому «Гамлету» — маленькой книжечке в обложке, копии той, с которой больше десятилетия, по его собственному признанию, не расставался Додин. Это именно из нее, а вовсе не из неведомого зрителям XXI века «Убийства Гонзаго» Гамлет, одержимый идеей напугать мать, а не «заарканить совесть короля» (здешний мягкотелый Клавдий вовсе ни на что не способен, кроме, вероятно, постели), выбирает цитаты для пьесы. Это в нее Гамлет прячет кружевные трусики Офелии (прилетевшие неведомо откуда в качестве приглашения отложить ненадолго дела ради наслаждения). Это из нее потерявшая рассудок Офелия будет вырывать странички и дарить королю и королеве под видом фиалок и розмарина. Это в ней Гамлет — Козловский найдет хрестоматийный монолог «Быть или не быть» и попробует его прочитать, взобравшись на лестницу, как дети забираются на табуреточку. Монолог, хотя принц будет его читать очень старательно, что называется, не прозвучит. Никаких других знаменитых (чтобы не сказать — шедевральных) монологов Додин Гамлету — Козловскому читать уже не даст. И не потому (точнее, не только потому), что сила этих текстов так велика, что оправдает, пожалуй, и убийства. Фундаментальная идея режиссера станет ясна буквально сразу, как только шекспировский текст зазвучит из уст профессиональных актеров, которых в этом спектакле играют безусловные мастера. Так вот, как только Игорь Иванов, Сергей Курышев, Сергей Козырев займут свои места на трех лестницах, возвышающихся над сценой, и, проговорив походя свои меркантильные тексты про то, как малоталантливая, но претенциозная молодежь наступает им на пятки, начнут изъясняться шекспировскими рифмами, обнаружится простая истина: политики, кроме прочего, — еще и отвратительные актеры. На фоне театральных профи их (политиков) комбинации выглядят чванливой самодеятельностью, плохо скрывающей истинную суть и самих политических фигурантов, и их поступков. Так что вопрос, кого играет Игорь Иванов, почти до самой премьеры бурно обсуждавшийся в околотеатральных кругах, — в десятку. Ответ на него и есть ключ к действию. Иванов играет себя — большого артиста и alter ego создателя спектакля. Это именно они — Сергей Курышев, Сергей Козырев и Игорь Иванов — заставляют звучать текст Шекспира как газетную передовицу: «Купи себе стеклянные глаза — и делай вид, как негодяй-политик, что видишь то, чего не видишь ты». Это он, Игорь Иванов, которого в спектакле зовут Марцелл по имени караульного из шекспировского «Гамлета», вдруг с помощью одного из монологов короля Лира меняет угол отражения всего, что происходит в спектакле, — и оправдывает грех прелюбодеяния с той легкостью, с какой фокусник вытаскивает из цилиндра зайца. Делает он это, всего лишь вглядываясь в свою пустую ладонь, на которой якобы в этот миг тому самому греху предаются мушки, что доказывает абсолютную естественность подобного акта. Впрочем, в следующую секунду угол отражения меняется снова: крик Марцелла — Иванова «Совокупляйтесь! Мне нужны солдаты» возвращает всех в очень конкретную реальность. А потом снова и снова — до бесконечности. Кажется, три этих актера могли бы таким образом перечитать всего Шекспира, преображая слова, слова, слова в сокрушительно сегодняшние смыслы и подтексты.
Для политического театра в чистом виде Лев Додин, конечно, слишком большой эстет. И вряд ли когда-либо он согласится ради каких бы то ни было разоблачений променять свой многослойный театральный символизм на радикализм лозунгов и зонгов. И то, что настоящие актеры — единственные, кто возвышается в его спектакле над миром варварства и насилия, комфортно чувствуя себя на эффектно подсвеченных лестницах-вертикалях, а лестницы, в свою очередь, отсылают к той лестнице из «Бесов», по которой лезет и лезет наверх в кошмарах Ставрогина оскверненная им Матреша, — тому доказательство. На сцене нет ни единого неотрефлексированного образа, жеста или детали — вплоть до красных трусиков Гертруды, гармонирующих с ее же красными лаковыми туфельками. Это не говоря уже о том, как совершенно по законам музыкальной композиции нагнетается в «Гамлете» чисто эмоциональное напряжение: за каждой смертью, за каждым трупом, летящим в подпол, следует оглушительный грохот сапог, и четверо статных мужчин накрывают очередную «могилу» деревянной плитой, словно так и было, — даже монтировщики у Додина работают безупречно эстетично. И весь спектакль ты мучительно вспоминаешь, где же ты слышал этот гулкий, размеренный топот — пока Гамлет не сдергивает белые полотнища и не открываются за ними квадратные коридоры и лестницы гигантской тюрьмы. Точно, именно в этих тюремных «колодцах» во множестве фильмов вот так вот оглушительно отдается звук форменных сапог. И когда за одной из этих белых занавесок обнаружатся полуголые и оттого какие-то беспомощные Гертруда и Клавдий, вспомнится финал «Гибели богов» Висконти. Правда, этим героям никто не вручит ампул с цианистым калием — они добровольно выпьют яд из фляги, которую Гертруда сама наполнила для такого вот случая. И Гамлет в финале не замрет в нацистском приветствии над трупами короля и королевы. Случится нечто более жуткое. С экрана плазменной панели, которую пронесут перед залом все те же прекрасные монтировщики, к собравшимся обратится новый правитель — Фортинбрас в штатском, шокирующе аутентичный типаж с характерным набором реплик, интонаций и характерным выражением лица. В театре уверяют, что этот человек не имеет никакого отношения к театру. И в логике этого спектакля подобный факт убийственен. Поскольку в «Гамлете» Малого драматического театра заложен изумительный парадокс: продекларировав разрушение мифа о гуманизме, Додин в итоге слагает гимн одному из самых гуманистичных искусств — искусству театра, единственному, где человек смотрит непосредственно в глаза другому человеку, отчего воздействие сгенерированных на подмостках смыслов усиливается в разы.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Do You like me now?
Всего записей: 10367
Дата рег-ции: Июль 2014
Откуда: Ростов-на-Дону
АВТОРИТЕТ: 14 Повысить/Опустить
Цитата:
Газета Коммерсантъ:
"Гамлет" по сведениям источников Шекспир, Рафаэль Холиншед и Саксон Грамматик в постановке Льва Додина
Петербургский Малый драматический театр — Театр Европы показал премьеру "Гамлета" — нового спектакля художественного руководителя театра Льва Додина. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Про театр Льва Додина внимательные к театру зрители все знают — во всяком случае им так кажется. И про "Гамлета", наверное, тоже волей-неволей строили какие-то догадки, опираясь на знания о прошлых спектаклях. Да и на распределение ролей, которое театру было не утаить. Так вот, ваш обозреватель может признаться, что давно не смотрел работу какого-либо большого, не сегодня признанного театрального мастера буквально с открытым ртом — настолько неожиданный, своенравный, смелый и сильный спектакль представил публике худрук Малого драматического.
Многое, конечно, определила удивительная сценография соавтора додинских спектаклей последнего десятилетия художника Александра Боровского. Сценическая коробка наглухо забрана металлическими строительными лесами, которые — в соответствии с современными правилами — покрыты светлыми защитными полотнищами. Дания ли это или более знакомое нам государство, или просто сам театр (который, как известно, равен всему миру), но пространство находится в процессе реконструкции и лишено примет быта. Кстати, и самой сцены пока нет — лишь заготовка под нее, остов, зияющий прямоугольными провалами, на котором трудно удержаться. Так что первая часть спектакля разворачивается в проходах зрительного зала, между дверями, из-за которых рвутся звуки "Танго в сумасшедшем доме" из оперы Альфреда Шнитке "Жизнь с идиотом" — музыки страсти, тревоги и обреченности.
Сцену осваивают постепенно — спрятавшись в строительных лесах, Гертруда и Клавдий будут подслушивать Гамлета. Потом на трех лестницах, высунутых из зияющих провалов сцены, появятся три персонажа. Они здесь Горацио, Бернардо и Марцелл и в то же время бродячие актеры и, можно сказать, вечные люди от театра (неслучайно Додин поручил этих героев корифеям труппы — Игорю Иванову, Сергею Курышеву и Сергею Козыреву). Но принцу актеры вдруг покажут сцену из "Короля Лира", а перед королем и королевой в качестве "мышеловки" разыграют вовсе даже не "Убийство Гонзаго", а встречу Гамлета с призраком — чистый вымысел, потому что до этого никакой встречи принца с тенью своего отца не случится. Нет у Додина никакого призрака, да и покойный король был, судя по всему, не невинной жертвой, а тираном и мерзавцем. Хитрый царедворец Полоний в Малом драматическом — не отец, а брат Офелии, а ее брат Лаэрт, положенный по тексту Шекспира, вообще отсутствует...
Прежде чем звать на подмогу шекспироведов и кричать, что мастер заразился от молодых безобразников вирусом насилия над классиками, нужно заглянуть в программку. Во-первых, там написано, что это "сочинение Льва Додина", а во-вторых, указаны три источника — не только Шекспир в переводе Бориса Пастернака, но и еще две фамилии, мало что говорящие большинству зрителей: английский хронист XVI века Рафаэль Холиншед и датский летописец ХII века Саксон Грамматик. Судя по исследованиям, к их произведениям обращался Шекспир при написании "Гамлета" — теперь первоисточниками заинтересовался и Лев Додин. Не от недоверия Шекспиру, конечно. Просто режиссера интересует не столько сама пьеса "Гамлет" (которая, понятное дело, не должна жаловаться на недостаток радикальных интерпретаций), сколько более глобальная гуманитарная проблема — проблема Гамлета. И, расширяя круг источников спектакля, Додин словно расширяет пространство спектакля, не излагает историю, а думает об истории.
Известно, что шекспировский Гамлет был убийцей — заколол Полония, отправил на верную смерть Розенкранца и Гильденстерна. Додин не боится задать вопрос ребром: не обманываем ли мы себя, пытаясь оправдывать то, что невозможно и не нужно оправдывать. В спектакле Малого драматического совершена своего рода дегуманизация Гамлета — обращаясь к необработанным руками гения хроникам, сталкивая стихи и прозу, значительно сокращая количество действующих лиц, режиссер словно разворачивает тревожную мысль, стремится освободить проблему от недомолвок. В этом "Гамлете" словно представлена какая-то страшная программа разрушения и самоуничтожения — и мы с легкостью можем построить проекцию этой игровой модели на ту реальность, в которой нам выпало жить. Для тех, кто не понял: на главных героях надеты майки с лицами правителей, вот только у каждого тут он свой, и борьба за "единоначалие" не сулит добра.
Сказанное вовсе не упрощает ни сценического мира, ни ролей. Да, Гамлет Данилы Козловского произносит монолог "быть или не быть" сразу после невидной нам сцены соития с Офелией — здесь это больше бравада перед своей добровольной жертвой (героиня Елизаветы Боярской вовсе не кроткая девушка, а сильная, тем "громче" ее собственная трагедия, чем откровение). Но главный герой в своем властолюбивом саморазрушении исследован столь подробно, бесстрашно и мучительно, что ни о каком "спрямлении" героя у Козловского не может быть и речи. Сдержанный, будто сплющенный комплексами Клавдий Игоря Черневича притягивается к эмоциональной, отчаянной и мятущейся Гертруде Ксении Раппопорт так, как притягиваются противоположные заряды, но и они соединяются лишь очевидным злом — вдвоем убивают Офелию. И неудивительно, что эта Гертруда травится сама, добровольно.
В спектакле Додина обычная театральная сцена все-таки появляется — но как могила персонажей. Когда очередная жертва навсегда исчезает под помостом, рабочие сцены, деловитые движения которых усилены микрофонами, настилают все новые и новые щиты. В последнем люке, попрощавшись с атрибутами "гамлетизма" — черепом Йорика и флейтой, неторопливо, почти играючи исчезает сам Гамлет. А перед идеально ровной сценой-кладбищем провозят громадный телеэкран. На нем уставший человек в деловом костюме и с изрядно помятым лицом — так выглядит шекспировский Фортинбрас — извещает граждан о своем приходе к власти. Как сказано в черновике пастернаковского перевода трагедии, насильственные действия всегда ведут к насильственным концам.
Подробнее:
Изображение уменьшено (Нажмите для увеличения)
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Do You like me now?
Всего записей: 10367
Дата рег-ции: Июль 2014
Откуда: Ростов-на-Дону
АВТОРИТЕТ: 14 Повысить/Опустить
«Мы все в крови…»
Лев Додин поставил «Гамлета»
…Ремонт в пустом пространстве: леса на трех этажах затянуты непрозрачным полиэтиленом, пол вскрыт, зияет большими клетками-колодцами. Замкнутая нелюдимая среда. Двери по бокам распахиваются, за ними льется теплый свет, где-то в отдалении плещет музыка. В зал не входит — врезается танцующая пара, слитая в каждом движении. Гамлет и Гертруда. Главные герои спектакля, впервые равные значением: так решил Лев Додин. Гертруда — Ксения Раппопорт. Гамлет — Данила Козловский.
Их первый диалог — о том, что разворачивается на глазах, и о том, что скрыто.
Спектакль называется сочинением для сцены по Саксону Грамматику, Рафаэлю Холиншеду, Уильяму Шекспиру и Борису Пастернаку.
Грамматик — датский летописец, в чьей хронике «Деяния данов» упомянут Гамлет; Холиншед — летописец английский, из чьих хроник щедро заимствовал Шекспир. В ткань спектакля вживлена история, не преображенная художественно. Текст, казалось, хорошо известный, временами неузнаваем. Взгляд Додина на пьесу устанавливает в ней новые причинно-следственные связи, заново истолковывает характеры, отскребает привычное в трактовках. Додин прослаивает знакомые реплики незнакомыми, слова одного персонажа передает другому.
У Гертруды короткая стрижка, высокая грудь обтянута майкой с портретом Клавдия и надписью: «Мой король».
Она молодая, притягательная, резко-определенная. И слушая королеву, мы узнаем, что отец Гамлета, монарх, которого по умолчанию принято считать добрым и справедливым государем, был кровавый жестокий тиран, при котором про датчан говорили: наглецы и свиньи. А его младший брат Клавдий, теперешний король, скорее реформатор, и от него ожидают «чтоб ты проветрил наш кабаний угол!»; Гертруда бросает это страстно и убежденно; тут не эмоции, политический проект.
Роман королевы и брата короля, похоже, начался еще при его жизни: влечение висит, уплотняясь, в воздухе между ними. Их сцены — свидания любовников-сообщников: Клавдий (Игорь Черневич) насторожен, Гертруда не скрывает внутренней дрожи, и вдруг совсем не по-матерински скажет о сыне: «…он весь в отца и очень хитер!» Оба начеку: в стране только начались преобразования, но сын и пасынок, вернувшись из Виттенберга, становится главным препятствием. Задает вопросы, слышит какого-то призрака. Развитие событий — растущее страшное отчуждение матери и сына.
…Гамлет, действительно, весь в отца, его повторение. Соль концепции — в афише спектакля, рассеченной на две части: лицо молодое и то же лицо, постаревшее на три десятка лет, принц и король. И сын, двойник отца, в обратном резком свете утраты ищет новую цену себе, своим связям, реальности. Он говорит с голосом, звучащим внутри, а не с бестелесным духом извне. В черных джинсах и ветровке с капюшоном, стремительный, беспафосный, он нянчит свое острое беспокойство, обращая его в сухую ярость.
Еще много раз во время спектакля распахнутся двери по бокам зала, плеснет за ними теплый свет, дивная музыка, иная жизнь. Инобытие, проекция мечты… Потом двери захлопываются — и мы остаемся в темном герметичном полупогребе, где за пластиковыми занавесками слышны шаги…
Три старых актера, неспешно возникающие перед Гамлетом, одновременно и стражи, и друзья, и те, кому режиссер передает ключевые монологи ключевых персонажей. Игорь Иванов, Сергей Курышев, Сергей Козырев — старшее поколение и фундамент труппы. Они играют свой спектакль в спектакле обаятельно: глумливо, отважно, мастерски. Принц в их протянутые руки положит свитки с текстом, который он для них написал. Гамлет и Клавдий, Офелия (Елизавета Боярская) и Гертруда сядут в кресла первого ряда: перед ними на сцене пойдет представление. И прямо Клавдию в лицо, оплывшее, многоопытное, актер бросит его слова: «Со мною всё, за что я убивал, — моя корона, край и королева!»
Но Клавдий не дрогнет, не будет криков, удушья, лишь молча выйдет. А Гертруда обхватит себя за плечи, сгорбится, раскачиваясь, покажется на миг старухой.
Роль Офелии сокращена, но выстроена очень определенно. Пока идут переговоры с актерами, Офелия ждет, прижимается, пытаясь отвлечь, не удается: принц поглощен иной задачей. Тогда она устремляется прочь, нетерпеливо прищелкивая пальцами. Времени нет! И через минуту в руки Гамлета откуда-то из-за пластика швыряют что-то розовое, кружевное. Он оглядывается и ныряет внутрь, за пелены. А потом они, полуодетые, поднимаются снизу, из подземелья, она, еще поблёскивающая от любовной испарины, он — уже сосредоточенный и отрешенный.
…Полоний (Станислав Никольский) тут не отец — брат Офелии: сама прилизанная, на все готовая преданность. Гамлет убьет его страшно: за занавесом, зверские тупые содрогания, и тело, уже запеленутое, вниз головой полетит в подземелье. Гертруда, еще не зная, кто убит, подломится на красных лаковых каблуках, воя, на коленях поползет к краю разверстого пола, заглянет вниз, захохочет-зарыдает: не Клавдий!
Ксения Раппопорт в своей Гертруде играет и Гонерилью, и леди Макбет; на все обвинения она бросит сыну: «Не твоё дело!» Но он сам стал ее делом: сначала убийство Полония, потом рассказ о том, как со зловещей находчивостью принц по дороге в Англию послал на смерть всех спутников. Не сын — противник, как его отец, виновник ее и государства бед. Она делает выбор, произносит слова Клавдия: «Избавимся от этого огня! Пока он жив, нет жизни для меня»!
Фраза — черта. Гертруда и Клавдий в приступе вожделения, сдирают с себя одежду, и так, в исподнем, кинутся вверх по лестнице то ли за призраком, то ли за потерявшей рассудок Офелией: опять дикие содрогания за занавесом, и запеленатую, как куклу, потащат, скинут сверху.
После каждого убийства с грохотом тысяч ног выходят ражие молодцы и закрывают плитами часть разверстой сцены: ровняют могилу с поверхностью.
…В финале Гамлет срывает одну за другой пластиковые плёнки, за ними трехъярусные голые леса: жесткий костяк, скелет жизни. Оставшись втроем, Клавдий, Гамлет и Гертруда медлят в пустоте. «Мы все в крови!» — с мрачным торжеством скажет Гамлет. «И я!» — отзовется Гертруда. «И я!» — повторит Клавдий. Декларативные светлые идеи («чтоб дать развиться краю») разрушены темной энергией общих преступлений. Королева признается: она отравила ненавистного мужа. Подносит флягу к губам, спрыгивает в подземелье. Остаток выпивает Клавдий. Гамлет, вместо матери, обнимет свою флейту, станцует с ней, отчаянно, издевательски — и спрыгнет сам.
Здесь обвиняют всех, но Гамлета и Гертруду сильнее прочих. Зло множит зло, кровь притягивает кровь, и они сознательно выбирают это.
Ребрендинг пьесы во внятном посыле: персонажи этой истории — вокруг нас, с нами, мы сами. Глухой ужас перед легким человекоубийством, перед заливающим мир ликованием уничтожения диктует режиссеру.
За всю постановочную историю пьесы принца датского превращали и в подонка, и в убийцу, и в падшего ангела, и в философа. В этом спектакле он фанатично заблуждающийся, кровавый моралист.
И вот в финале еще раз распахиваются двери — и огромный экран-аквариум с говорящей головой Фортинбраса (костюм, галстук, полная безликость) — проезжает мимо зала, бормоча штатную демагогию: «…ответственность беру я на себя»; новый правитель, старый режим. Как в финале «Коварства и любви», режиссер здесь жестко сцепляет вневременную материю пьесы с гниющим веществом современности.
Додин не страшится безнадежных диагнозов, не боится вглядываться в бездны, лицом к лицу стоять с неприглядными истинами. Но раньше в его спектаклях присутствовал восходящий мотив надежды. Сама поэзия решений давала ее. Здесь нет.
Нет впервые и тени сострадания. Ни к кому. Постановщик намеренно и жестко разрушает любые иллюзии зала.
Что ж, чту замысел, принимаю посыл, уважаю безмерно труд мастера. Но не хочу соглашаться! И да, мне жаль всего того невесомо-неподъемного объема смысла, тех сомнений, терзающих вопросов, рефлексии и поисков ответа, того истового испытания всего на прочность, той высшего порядка отвлеченности, страсти и муки познавать, того скепсиса и горечи мысли, без которых нет «Гамлета». Который воплощал человечность в ее силе и славе. Который был обещан не только минувшим четырем векам — всем грядущим.
Но, быть может, мне просто жаль той жизни, в которой этого Гамлета уже нет.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Do You like me now?
Всего записей: 6126
Дата рег-ции: Окт. 2013
Откуда: Москва
АВТОРИТЕТ: 11 Повысить/Опустить
Что-то я не помню, чтобы про какой-либо другой театр и другого режиссера писали столько рецензий, как про Малый драматический и Льва Абрамыча Додина. И вправду - великий режиссер и мастер и великая труппа!!!
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - "Весь мир - театр, а люди в нем - актеры"
ФОРУМ АКТЁРА ТЕАТРА И КИНО ДАНИЛЫ ВАЛЕРЬЕВИЧА КОЗЛОВСКОГО 
Техническая помощь 
Форум Козловского Данилы » Наш кумир » Театр, спектакли (Модераторы: Annetta, везунчик, zarudneva, Надежда)
Гамлет Описание: планы на будущее
